Эх, Довлатов, Довлатов.. Жестокая правда
"О вреде алкоголя написано множество книг, о пользе - ни одной. Мне кажется, зря".
Сергей Довлатов.
Сам он не дожил и до пятидесяти, не выдержало сердце от ежедневных возлияний.
Истина в вине
Иногда я завидовал соседу по подъезду. Его заботила только сдача стеклотары, да и то не очень. Если надо, добрые люди и так нальют. Он смертельно сдружился с Зеленым Змием и в этой дружбе нашел истинное успокоение. И я вдруг понял смысл жизни отшельника – когда ты один и чист, как первый подснежник. А в миру – стресс на стрессе.
В алкоголе есть какое-то первобытное наслаждение, магический фермент счастья. Недаром, когда человек находится в полной гармонии с миром, улыбается так, что обязательно найдутся люди, которые станут утверждать: наклюкался.
Танечка, ты Богиня!
Сидели мы в ресторане. Я взял коньяк, даме вина. Коньяк смешивался с чувствами и расходился по организму живительной влагой, и откуда не возьмись появлялась на сердце неизъяснимая благодать.
Глядя на свою даму, я вдруг осознал, что не все мои ровесницы толстеют день от дня. А есть еще красавица Вера. Ее годы не брали, делали только стройнее. Наверное, ведьма, мелькнуло в хмельной голове, не могут женщины за шестьдесят так хорошо выглядеть.
Еще рюмочка и личность моя меняется до неузнаваемости. Надо же до чего дошел, очаровательное создание обозвал ведьмой. Да ее Бог создал, чтобы любить!
Еще соточка, и я ощутил, как счастье незримой тенью приблизилось ко мне на расстояние вытянутой руки. Наклонившись к нежному ушку, я тихо прошептал:
- Верочка, ты Богиня!
Пока пью, люблю
Домой мы возвращались затемно. Мне хотелось обнять весь мир. "Ой мороз, мороз", - завопил я на всю улицу, и мой дружок подхватил вольный напев фальшивым фальцетом. Прохожие испуганно шарахались, а нам было хорошо, радостно и упоительно.
Проводив друга, я с шумом ввалился в свою квартиру, включил свет, что-то уронил в прихожей, разбудил жену. У меня вдруг запершило в горле от нежности. Захотелось обнять жену, расцеловать. Вот только ноги почему-то подкосились. И я пополз по-пластунски, словно передо мной была полоса препятствий. Много сил осталось на этой полосе. В конце концов, дополз. Приподнялся, обнял супругу, но она вывернулась, и от этого молчаливого отпора я сразу протрезвел:
- Прости, милая!
- Иди спать.
- Ну, ладно, ладно - спать, так спать.
Утром, все мои нежности улетучилась, как призрачный сон. Душа опять ожесточилась и приготовилась к бою. Но ведь в пьяном состоянии я люблю людей! Почему?
Весёлое выздоровление
Эту историю рассказал мне отец. Жил в деревне по соседству с дядей Мишей, комбайнером-передовиком. Однажды увезли его в больницу с сильными болями. Но быстро выписали. Слух прошел – умирать.
Мишиха, жена его, всегда покладистая и смирная, как с цепи сорвалась – стала ругаться на мужа, кричать. А он выйдет из избы, сядет на скамью греться на солнышке, и вид у него совсем измученный.
Однажды подозвал дядя Миша моего отца и тихо сказал: «Саньчик, сбегай в магазин, принеси водки. Только, смотри, чтобы жена не заметила. Меня помирать выписали, а она, зараза, даже выпить не дает!» - и денег дал.
Санчик принес. Дядя Миша выпил, повеселел: «Санёк, гармошку принеси, сыграй!» И, видно, отцовская музыка ему так помогала, что гулял он целую неделю. Поначалу Мишиха ругалась, да соседи ее вразумили: «Что ты к мужику привязалась, уймись! Может, и жить-то ему осталось всего ничего».
Так и пошло-поехало: как дело к вечеру, мальчишки водочку несут, а отец на гармошке наяривает. Однажды жена не выдержала – выпила, закусила, и в пляс пошла.
В ту пору в нашей деревне одна баба жила, как бы так помягче сказать, слабоумная. Огыркой звали. Ходила по людям да пересказывала, что где случилось. Как увидят ее, сразу: «Огырка идет! Сейчас все расскажет».
В деревне лето, страда. На комбайне вместо дяди Миши трудится какой-то пацан зеленый. И тут такое дело. Председатель с начальством стоит, к нему Огырка:
- А Мишка-то вместе с Мишихой под гармошку пляшут.
- Какой такой пляшут, - возмутился председатель, - Мишка того гляди концы отдаст, мы уж и гроб смастерили. Сама же Мишиха поросила.
Огырка не долго думая шасть к танцорам:
- Председатель-то сказал Мишиха Мишке гроб заказала!
Дядя Миша аж в лице переменился – рванул к сараю, и точно - гроб новенький, струганый, еще смолой пахнет.
Ох, как он взвился: "Всё подожгу, всё спалю!" - и прямиком в поле.
Дальнейшего отец не видел, но в деревне рассказывали: выбросил он пацана зеленого из своего комбайна, и пока страда не закончилась, домой ни ногой – работал в поте лица, хлеб убирал.
Может, и потом бы не вернулся, да его уговорили – всё-таки дети у них.
А про свою болезнь дядя Миша больше не вспоминал, как будто и не было ее.
Жил-был Никита
Двадцать лет назад в Глазове жил-был бомжик один. Никитой звали. Никитой Шагимардановым. Стихи писал.
Много лет бродяжничал, бичевал, нищенствовал, побирался. В литературное объединение, которое тогда при газете «Красное знамя» существовало, с первыми стихами пришел в 1966 году. Единственный его стихотворный сборник «Сполохи» вышел незадолго до смерти уже в третьем тысячелетии.
В свое время хлопотали за него друзья перед председателем Глазовского горисполкома Александром Волковым, будущим первым и единственным президентом Удмуртии. Выделил он ему комнату в общежитии. Но недолго музыка играла. Все пропил Никита и вновь оказался на улице.
Бывало придет в редакцию «Красного знамени», денег на опохмелку просить, а женщины от него носы воротят, окна настежь открывают:
- Ты бы. Никита, хоть помылся, что ли - разит от тебя, как от помойки.
- Жестокая правда, - отвечал Никита.
Дружил поэт-бродяга со многими людьми, в том числе и с Сашей Мартьяновым, тоже любителем литературного творчества. Бывало придет к нему в офис, денег на опохмелку просить, а тот отвечает: «По средам не подаю». Или по четвергам, это в какой день недели заявится дружок.
Так и жил, не тужил наш герой. Писал статьи в газету про свою разбитную жизнь. Вот, к примеру, один рассказик:
КАК Я КАРТОШКУ ОКУЧИВАЛ
Ко мне, профессиональному бомжу, на днях по¬дошел старый знакомый. Надо окучить картошку. Работы хватит — десять соток. Найди еще двух-трех приятелей.
Нет проблем — приятелей я нашел за полчаса. Го¬ворю хозяину — для начала нужно похмелиться. Хозяин к этому был готов, вытащил бутылку. Я, как бри¬гадир, налил себе полный стакан, остальное отдал рядовым труженикам. Приехали на поле. Говорю: перед работой тоже полагается выпить. Хозяин сно¬ва вынимает бутылку.
На свежие дрожжи, да еще на жарком июльском солнышке, я сразу же, как говорится, окосел. Стал пенять хозяину, что он-де устраивает негритянскую плантацию, издевается над людьми. Тот постелил мешки на траве и уложил меня спать.
Проснулся я, когда все было закончено, остава¬лось только сесть в машину. Дома хозяин усадил нас за стол. Обед был великолепен! Так что заработать на хлеб мне плевое дело. Только захотеть».
Вот таким был Никита. Как ни странно, но своей расхристанной жизнью дорожил. Не понять этого глазовскому обывателю. Потому что был он, как вольный ветер и следовал лишь одной своей неведомой планиде. «Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда», - признавалась Анна Ахматова. Да, Никита жил в помойке и выдавал гениальные строки.
Упаду, как скошенный,
Не дожив свой век.
Губы мои мертвые
Вдруг почуют снег.
На лицо усталое
Поздно бросишь тень.
Извини. Не встану я.
Был тяжелый день.
А вы попробуйте хоть что-то похожее сочинить. Да не старайтесь, не получится…